Действительно, в 1767–1768 годах пусть не в центре, но на востоке Европы сложились специфические условия, дававшие новые шансы трем крупным державам этого региона реализовать свои захватнические намерения. Во-первых, окончательно зашла в тупик мотивировавшаяся поддержкой диссидентов политика России в Польше[1056]. Не решаясь опереться ни на православное дворянство, ни на «патриотическую» оппозицию, ни на королевский лагерь и все чаще прибегая к репрессивным санкциям, правительство Екатерины, с одной стороны, усилило сопротивление возникшей в начале 1768 года в городе Баре в Подолье конфедерации, предводительствуемой парламентской оппозицией. Конфедераты начали бескомпромиссную войну с королем Станиславом Августом и стоявшими в Польше русскими войсками за «польскую вольность» – государственную независимость, восстановление исконной конституции и главенство Римско-католической церкви[1057]. Ситуация осложнялась еще и тем, что в то же самое время православные украинские крестьяне и казаки вели кровавую партизанскую войну против польских панов и католической церкви, а также против униатов и местного еврейского населения[1058]. С другой стороны, кризис политики российского протектората развязал руки не только союзной Пруссии, но и побежденным по итогам междуцарствия 1763–1764 годов Франции и Австрии. Однако надежды конфедератов на помощь извне или, по крайней мере, ожидания, что польский кризис примет масштаб европейского[1059], рассыпались в прах самое позднее два года спустя.
25 сентября (6 октября) 1768 года Османская империя объявила войну России. Хотя французская дипломатия уже давно прилагала к этому усилия, которые, таким образом, оправдались, и, хотя Екатерина возлагала всю вину за развязывание войны на правительство Шуазеля, обвиняя его в подстрекательстве, непосредственным поводом к началу боевых действий послужили нарушения границ Крымского ханства нерегулярными войсками православных-казаков – следствие интервенции России в Польше. Османское правительство, будучи в то же время заинтересовано в сохранении польского суверенитета, терпеть эти вторжения более не желало[1060]. Русское правительство эта война совершенно не устраивала, тем более что в это время оно ожидало нападения также и со стороны Швеции. С 1767 года в Стокгольме перевес находился на стороне профранцузской партии, все более открыто нападавшей на сословную конституцию, защищавшуюся прорусской партией. С согласия королевского семейства, то есть дяди Екатерины Адольфа Фридриха, сестры прусского короля Луизы Ульрики и честолюбивого наследника кронпринца Густава, готовился даже государственный переворот, целью которого было восстановление абсолютного единовластия[1061]. В Петербурге под угрозу был поставлен авторитет Никиты Панина, на которого его противники возлагали вину за то, что, будучи привязанной к Пруссии союзом с ней, Россия лишилась шанса на поддержку со стороны «естественной союзницы» Австрии в войне у южных границ. Хотя Панин продолжал возглавлять Коллегию иностранных дел, Екатерина урезала его былое влияние, учредив в январе 1769 года Императорский совет, в ведении которого находились, главным образом, вопросы военных действий и внешней политики, причем слово в нем имели и критики Панина[1062]. Однако поле для принятия решений оказалось весьма ограниченным, потому что за время войны Пруссия стала еще более ценным союзником. Тем не менее война требовала нормализации отношений с Австрией, что признавал теперь и сам Панин. Сохранить доверие императрицы и свои должности ему помогло только благоприятное развитие военных действий.
Не только Пруссия и Австрия, но и Англия признавали очень опасным положение дел, при котором Россия одновременно участвовала и в обостряющемся конституционном конфликте в Швеции, и в гражданской войне в Польше, и в обычной войне с Османской империей. Их беспокоило, что, если в случае успеха Порты война расширится и затянется, они окажутся напрямую втянутыми в конфликт. При этом обе немецкие державы проявляли подозрительность по отношению друг к другу. Австрия боялась, что в порядке союзнической взаимопомощи Пруссия примет активное участие в умиротворении Польши и впоследствии потребует территориального вознаграждения за свою военную поддержку. Пруссия же какое-то время опасалась, что война на востоке может способствовать сближению России с Австрией. И обе державы были обеспокоены тем, что в случае победы России начнется новый этап территориальной экспансии со стороны восточной державы и нарушится баланс сил, что их никак не могло устроить.
Только переплетением столь многочисленных опасений и можно объяснить противоречивое на первый взгляд поведение Пруссии и Австрии в деле преодоления этого кризиса. Во-первых, и прежде всего, они заявили о своем нейтралитете. Во-вторых, оба правительства, подобно английскому, всерьез принялись добиваться перемирия и мира, пустив в ход увещевания, угрозы и дипломатическое посредничество. В-третьих, после длительной подготовки Фридрих II и Иосиф II сочли, что настало время взвесить значение австро-прусского дуализма для каждой из держав и снизить его напряженность. Сохранявшееся взаимное недоверие и сопротивление Марии Терезии не помешали двум монархам – пожилому и молодому – дважды встретиться друг с другом для предварительных переговоров, в 1769 году – в силезском Нейссе[1063], а в 1770 году – в Мериш-Нейштадте[1064]. В-четвертых, с самого начала войны и Австрия, и Пруссия стремились для собственной выгоды воспользоваться тем, что у русской императрицы были связаны руки, и разработать планы расширения собственных территорий в ожидании будущих завоеваний России[1065]. С одной стороны, их взоры вновь обратились на Священную Римскую империю[1066], а с другой – на Польшу: «Несомненной причиной раздела стала политика Пруссии и Австрии»[1067].
Прусскому королю удалось избежать участия в активных военных действиях в Польше, к которым его без лишних церемоний хотело привлечь русское правительство. Кроме того, он был заинтересован в скорейшем окончании войны не в последнюю очередь потому, что договор 1764 года обязывал его на всем ее протяжении выплачивать России субсидии в размере 400 тысяч рублей в год[1068]. Тем более настоятельной была потребность Фридриха в территориальных компенсациях затрат на войну, не сулившую ему никаких прибылей. С юных лет король стремился расширить свою монархию за счет Королевской (польской) Пруссии и епископства Эрмланд[1069] и перебросить таким образом «мост» к Восточной Пруссии, о чем говорится даже в его завещаниях от 1752 и 1768 годов[1070]. Кроме того, Фридрих надеялся воспользоваться предстоявшими досрочными переговорами о продлении союза с Россией, чтобы убедить императрицу признать права династии Гогенцоллернов на престол в Ансбахе и Байрейте. Не в последнюю очередь он пытался повлиять на брачную политику русского двора в своих интересах.
Опасаясь недовольства Австрии, Екатерина вначале отказалась дать гарантию прав Пруссии на наследование престола франконских маркграфств. После тактического промедления с обеих сторон Екатерина в октябре 1769 года наконец уступила. Возможно, это решение ускорила первая встреча Фридриха и Иосифа в августе 1769 года[1071]. На встрече в Нейссе король неоднократно предупреждал императора об опасности, исходившей от России, и, как и в завещании 1768 года, набросал сценарий на случай возникновения острой угрозы для империи, для защиты которой могли потребоваться согласованные усилия германских монархий. Несомненно, что его опасения были не только притворными, однако реакция Иосифа была сдержанной[1072]. В сущности, ни у одной из четырех континентальных держав пентархии не было ни альтернативных вариантов союзничества, ни иллюзий по этому поводу. С одной стороны, Вена отнюдь не собиралась ставить под вопрос свой союз с Версалем: в это время как раз шла подготовка к свадьбе сестры императора Марии Антуанетты с наследником французского престола. С другой стороны, Кауниц, вероятно, был прав, говоря, что предупреждения короля имели целью лишь предотвратить сближение Австрии с Россией[1073]. О заинтересованности Фридриха и Екатерины в пересмотре договора свидетельствует их готовность к компромиссам, ранее казавшимся неприемлемыми. Во всяком случае, в секретные статьи договора русским посредникам удалось внести значительно завышенные условия. Фридрих получил от России гарантию династического договора Гогенцоллернов 1752 года, который он и без того считал своим правом. За это ему пришлось принять «турецкую оговорку» о выплате субсидий и, в дополнение к своим прежним обязательствам и вопреки былым намерениям, пообещать России военную помощь в случае нападения Швеции или развязывании Саксонией войны с целью поддержать своих сторонников среди конфедератов, борющихся за возвращение польского престола Саксонской династии[1074].
